В окопах времени - Страница 32

Иные и дальше заходили. Что с того, что сам Проснувшийся себя называет не иначе, как «сэр Кэрра-док». Что всего и значит — «счастливый влюбленный». А кто, по легендам, любил Нимуэ-Неметону? Пусть и несчастливо? Мерлин! Получеловек-полудемон. И, конечно, соратник и рыцарь Артура. Который, напоминали старики, и вовсе из старых богов. А никакой не полудемон, как уверяли в церкви.

Волшба в голове укладывалась. Легко. Так же, как совмещалась восторженная любовь к богине — с вполне земной девкой, мчащейся бок о бок с героем. Это жизнь, и это Мелвас понять мог. Но как Проснувшийся бьет саксов с коня из ростового лука, и вообразить не сумел. Оставалось заключить — «Кэррадок» и не человек вовсе. То ли, верно, Мерлин-полудемон. То ли кто из старых богов. Может, у этих руки иначе устроены…

Новую лихоманку саксы терпели недолго. Тем более прирученные умерли первыми. Опаски не хватило. Привыкли по лесам спокойно ездить. А тут — стрелы в упор. И рыцарь, при котором — одна знаменная. Правда, ведьма. А штандарт — проще не придумать. Белая тряпица, на ней углем от сожженного хутора нарисована буква «А». То ли первая буква имени спящего короля, то ли намек на око Господне; его монахи изображают, как треугольник с глазом поверх пирамиды. А иные говорят — знак Нимуэ, которая любила в земле возиться. Или знак борьбы за родную землю — циркуль землемера.

Вот сколько значений! А значок прост. Его так легко вывести меловым камушком на обугленной стене сожженной дозорной башни. Или вырезать ножом-саксом на спине казненного корнца, что так и не выдал логово Проснувшегося.

В лесу тоже жизни не стало. Прикормленные саксы полегли раньше, чем поняли, что происходит. На их место пришли злые. Сунулись в лес. Пусть и в чужой, да оказалось: смыслят саксы в лесной войне, еще как смыслят. Засада на засаду, и стрелы в упор. У саксов слабей луки, да кольчуг больше. А если дело доходит до топоров — пиши пропало! При первом же нападении половина старой дружины полегла. На смену опять пришлось брать молодых. А эти-то злые. Все ворчат, что пришли в лес мстить, а не меж дубовых корней отсиживаться. И учиться ратному делу им недосуг.

Пришлось привыкать к потерям. Да и жизнь стала похуже: мало того, что схватки с саксами каждый день, а по воскресеньям три, мало того, что дичь в лесу выбита да распугана, так и с крестьянина теперь мало что возьмешь. То есть попробовать можно. Да только ныне и графским людям приходится посматривать, не мелькнет ли в кустах белая тряпка. Не полетят ли стрелы под грозное «Неметона!»

Живых после такого не остается. А крестьяне лишь кланяются да ворчат в лицо: мол, вы уже и семена забираете, а Проснувшийся разве поесть спросит. И ведь ясно, что на каждом хуторе его уши. Но как узнать, которые чуть длинней и острей остальных? А резать всех подряд, чем лучше сакса будешь?

А скоро пришли новые вести. Нашлась на саксов своя напасть. Другие саксы. Их королевства никогда мирно не жили, вот и свалились в очередную собачью свару. Сперва обидчик думнониев, король Уэссекса Кенвалх, тяпнул побольней своего шурина, мерсийца Пенду. По двум больным местам — южным плодородным равнинам да по носу и ушам собственной жены. Которую в таком виде и отослал: мол, встречай, брат, сестру. Тот взвился. Отвлекся от непонятных дел на севере да обрушился на юг. Да так, что накормил саксонским мясом всякую стервь на острове Британия.

По весне — новый сюрприз. Пенда не стал распускать ополчение на лето, пахать да сеять. Сказал, что дарит урожай своим верным подданным да такой, какой им в жизни со своей земли не снять. И не то диво, что в уплату даже братины, из которых с дружиной пьет, отдал. А то, что нашел продавца!

Теперь у Пенды войско, а Кенвалх Уэссекский свое распустил. А получил выбор: смерть от меча теперь же или от голода по зиме. Вот и распорядился у покоренных семенной запас до зернышка выгрести. Это, считай, треть урожая. Если еще подтянуть пояса да казну выгрести, скупая излишки зерна у франков и вестготов… То до следующего лета можно и дотянуть. Что корнцы перемрут — так нужны ли королю бунташные мужики? А на пустую землю саксов с континента пригласить. Эти хоть и своевольные, да свои.

Тогда граф Арранс, поминая всех бесов преисподней, выставил собственное знамя.

— Рано, — ворчал, — ну что мы сделаем сотней? Но, может, хоть ополчение соберем. Не верю я в мужиков… Ну да по трое за сакса отдать, и то неплохо. Может, кто на развод и останется.

Надежда была. Большая часть саксов Кенвалха сидела по крепостям, в мерсийской осаде, и помочь местным бургам ничем не могла. Впрочем, и местных — больше тысячи. Но если часть из них отвлекут мерсийцы.

Что надежда рухнула, граф понял сразу, как услышал, что Проснувшийся тоже поднял знамя. Проклятую черную букву. А Мелвас, как дурак, торчал на хуторе, назначенном для сбора ополчения. Чтобы не увидеть ни одного человека.

Зато теперь вот наблюдает, как мимо ползет бесконечная колонна. Кто знал, что в Корнуолле — или все-таки снова восточной Думнонии? — столько людей осталось! Идут и идут. Час, другой. Кажется, тут все, кто может поднять руку. Мужчины и женщины. Старики и подростки. Но и мужчин в соку довольно, и среди них нет-нет, да увидишь цвета кланов из соседних графств. А кое-кто и из той Думнонии, что под франками. Перебрался через реку, значит.

И оружия много. Не с палками идут. Больше всего топоров да кос и багров, посаженных на древки. Но есть и вырытые из ухоронок мечи да длинные буковые луки. И над всем — стяги. Грубые куски неотбеленной домотканины. Угольный рисунок, часто полустертый. Циркуль Неметоны.